— Струсила, Маргаритка? — шиплю, склоняясь к губам. К мягким, пьянящим, к которым я прижмусь, как только она снова даст нужную мне искру. И мой Цветочек меня не обманывает.

— А ты уже утомился, любимый? — язвительно вспыхивает моя девочка, со злостью оставляя на моих ребрах росчерк четырех своих ноготков.

Вот так. Злись, Цветочек, злись. Пока ты злая — ты сильная, и страх просто не подходит близко к твоему ощетинившемуся шипами сердечку.

Меня ты сведешь с ума любой. Но вот такой вот колючкой — гораздо быстрее. Будто эти колючки — твое нутро, то, что распустилось только в моем присутствии. И восхитительней этого понимания только…

Нет, как вообще я мог рассматривать мысль — не прикасаться к Цветочку в принципе?

Не познать её…

Это была бы самая сильная моя потеря в жизни.

Цветочная моя, воздушная, сиреневая…

В какой-то момент я понимаю, что шепчу все эти дурацкие нежности вслух. На каждое слово — один толчок.

Да, Владик, молодец, пять минут назад строил из себя мудака, а теперь — так нещадно палишься…

Самое главное в нашей истории — грамотно выбрать время! Впрочем, может, ей не до моих шептаний? Ей хорошо, я вижу. Надеюсь — хотя бы в половину так же хорошо, как мне. Так ярко реагирует… И черная тень страха растворяется все сильнее, становится все незаметнее. Вот я уже почти её не вижу…

В этой истории самое ужасное — то, что я проигрываю.

Я сделал все, чтобы она обо мне даже не думала, ничего ко мне не чувствовала, не испытывала никакой привязанности, а она — изгрызла меня до крови, умудряясь болеть за меня уже сейчас. Вопреки всему тому, что я с ней делаю.

Я отталкивал её и свои мысли о ней, ровно для того, чтобы пустить на ветер все потраченные усилия. Чтобы захлебнуться ею с одного глотка и проиграть всухую.

С каким удовольствием я вцепился в первый попавшийся предлог ей подыграть, хотя намеревался держаться до последнего.

Я пытаюсь не торопиться. Отсрочить неизбежный финал.

Хочу растянуть в бесконечность каждую секунду того, как она захлебывается кайфом. Хочу себе все время мира! И чтобы она больше никогда в своей жизни ничего не боялась! Мечтатель, Владислав Ветров. Мечтает даже в постели с женщиной, которую хотел уже до озверения. И получил. Наконец-то!

Её вкус — на нёбе, на языке, пропитывает меня насквозь. И я шепчу какую-то дурь, о том, что она даже на вкус — цветочно-медовая, будто осыпанная сладкой пыльцой. Был бы шмелем — заопылял бы только её бутон до одури.

Человеком впрочем…

Делаю то же самое…

Цветочек, мой Цветочек, как же просто ты меня разгромила… 

Господи, как же мало…

Лежать вот так, уткнувшись носом в висок моего Цветочка, вдыхать её запах, поглаживать по голой подрагивающей спинке. Почти физически ощущать утекающие сквозь пальцы секунды. Минуты. Часы…

И как же я ненавижу планы моей судьбы на меня…

Я не собирался уходить так рано.

Не собирался допускать, чтобы моя женщина по пальцам могла пересчитать разы нашей с ней близости.

А вариантов нет. Все что я могу ей дать — безопасное будущее. Чтобы она не боялась смотреть вперед, смотреть на мужчин прямо…

Потом. Когда меня не будет. А сейчас никому её не дам. Моя.

И от моих пальцев на её коже будут следы.

Цветочек приподнимается на локте, выворачиваясь из-под моей руки. Я против, но и она проявляет такую настойчивость, что удерживать её дольше уже смахивает на принуждение.

Казалось бы… Мы зашли далеко, куда дальше, чем я планировал заходить. Но при этом…

Она на меня не смотрит. Просто молча одевается, тянется за мое плечо, чтобы забрать блузку, упрямо игнорирует то, что я перехватываю её за запястье.

Бывает такая слабость, перед которой отступит даже носорог вроде меня.

И эти упрямые губы, стиснутые в тонкую линию, оказываются для меня хорошим таким ударом. Не так я видел её после первого нашего с ней раза.

Я подтягиваюсь к ней, провожу ладонью по пока еще голому колену, заставляя замереть.

— Прошу тебя, — тихо шипит Маргаритка, — не здесь. Не в клинике. Или ты планируешь оплачивать здесь аренду койкоместа вместо того, чтобы здесь лечиться?

— Ну, раз тебя так заводит эта палата — идея стоящая на самом деле, — фыркаю, пробегаясь пальцами по растрепавшимся волосам, убирая их на другое плечо. Обнажая шею. Слишком красивую и слишком пустую. Моей отметины как личной подписи здесь точно не хватает.

Исполнить порыв я не успеваю. Дурнота накатывает резко, бросает в жар, заставляет покачнуться, упереться лбом в тонкое плечико.

Дьявол!

Стоило сбить вчера прием моих препаратов и немножко утомиться — и вот тебе, пожалуйста.

Я жду, пока нездоровое ощущение отступит, сойдет на нет, а затем без резких движений поднимаюсь на ноги, чтобы одеться. Снова!

Ремень затягиваю сам, а когда поворачиваюсь за рубашкой, обнаруживаю её в руках у Цветочка.

— Дай сюда.

Я протягиваю руку вперед — она молча покачивает головой, все так же закусывая губу. Приподнимает рубашку на уровень моих плеч. Стискивает ткань так, что белеют костяшки. Ясно — если забрать у неё рубашку силой, получится почти что драка.

Что ж…

Не так уж я и против этого момента…

— Я не настолько ослаб, чтобы не удержать в руках рубашку, — произношу, ныряя ладонью в рукав.

Она молчит. Лишь глубоко выдыхает, будто давя в себе досаду. И тонкие пальцы, даже помогая мне в одевании, почти не прикасаются ко мне. Лишь мимоходом, когда проходятся по плечам. Я не удерживаюсь, ловлю маленькую ладошку Цветочка, прижимая её к своему плечу.

— Пока ты рядом, я чувствую себя живее.

Эта мысль должна была остаться просто мыслью. А стала признанием, которое я произнес, чуть поворачиваясь и глядя Маргаритке в глаза.

— И не хочешь лечиться ты тоже из-за меня? — едва слышно шепчет этот упрямый Цветочек, опуская ресницы. Да, не такой реакции на мое признание я ожидал.

— Поехали домой, — крепче сжимаю её ладонь, — я устал от этого места.

— Так говоришь, будто у меня есть право выбора, — бесцветно откликается Маргаритка, болезненно кривясь, — будто я могу тебе сказать «нет, не поедем» — и ты ко мне прислушаешься.

— Идем уже, — чтобы заставить её сойти с места, приходится приложить усилия, — посмотрим, не поседел ли Яр, пока мы тут с тобой снимали напряжение в наших отношениях.

41. Маргаритка

Ярослав не поседел. Хотя судя по его напряженному взгляду и дискуту с врачом, прекратившемуся ровно в момент появления нас с Владом в холле отделения — он явно пытался продавить доктора на операцию без согласия упрямого пациента. И доктор не сказать, чтоб уж очень железобетонно стоял на том, что не может этого сделать.

Впрочем, ничего толкового мы все равно не услышали.

— Братец, спешу тебя обрадовать, счет из этой клиники тебе придет скромненький, — ехидно роняет Влад, только замедляясь, не останавливаясь, — я выписываюсь отсюда, прямо сейчас.

Ярославу приходится пуститься за нами следом.

— Ты ведь не серьезно? — тон у моего деверя просто убийственный. — Влад, ты осознаешь все последствия своего идиотского упрямства?

— Я осознаю, что они почти неизбежны, — ровно отрезает мой муж, не замедляя шага.

— Почти? — Ярослав Ветров кислотностью своего голоса, наверное, может сталь прожигать, не иначе.

Влад не отвечает, не останавливаясь ровно до дверей поджидающего нас у ворот клиники такси. Когда он успел его вызвать? По всей видимости, еще до нашего с его братом появления. Простой будет бешеный, с учетом всех наших «развлечений»…

Щеки сами по себе нагреваются, при мысли о произошедшем в палате. Безумие. В квадрате. В кубе! В тринадцатой степени!

Я сошла с ума. Но сожалеть об этом как-то не получается.

— Садись, Цветочек, — Влад открывает для меня дверь. И здесь корчит из себя джентльмена и пускает мне пыль в глаза. Не многовато ли чести для инкубатора, а?