Все происходит предельно быстро. За пятнадцать минут Ярослав быстрым и деловитым смерчем проходится по кабинету моего мужа.

Это почти физически больно — это наблюдать и пытаться не думать, какими именно словами Владислав Ветров будет комментировать измену подобного рода.

Неважно, это все неважно. Если на кону стоит ставкой жизнь моего мужа…

— Бинго!

С видом человека выигравшего в лотерею Ярослав вытягивает из одного из нижних ящиков целую горсть маленьких оранжевых баночек.

— Что это? — я подхожу ближе. — Боже, сколько их…

— Стратегические запасы, — мрачно цедит мой собеседник, — одну из таких Влад таскал при себе. В клинике только по названию этого препарата нам уже сказали про глиому. Анализы только подтвердили диагноз.

Чтобы удержаться на ногах, я крепче вцепляюсь в край стола, а Ярослав бесцеремонно выдергивает этот же ящик из стола и рывком переворачивает его над столешницей.

Бумаги, медицинские бланки, какие-то контракты.

Ветров-младший перекапывает их, быстро проглядывая. Бумаги летят в две стопки — большую отвергнутую, и маленькую, по какой-то причине выделенную. С каждой бумагой в той стопке Ярослав только сильнее мрачнеет, все меньше становится в его лице человеческого. Одной из бумаг его внимания достается более всего. После неё он рывком выпрямляется, и боже, какой же тяжелый у него взгляд… Кого он решил им вырубить, Тайсона?

— Поехали, — он прихватывает меня за локоть и вытаскивает из кабинета. Карим Давидович, оставшийся за дверью кабинета, кажется — даже с места не сдвинулся, при виде нас приподнимает брови.

— Все так, как я ожидал?

— Все хуже, — коротко выдыхает Ярослав не останавливаясь, — поехали. Я хочу застать этого утырка до того, как он свалит из больницы. Потом мы его можем и не найти. Но мне очень интересно, с какого рожна он решил подписать разрешение на эвтаназию, не сказав нам ни слова.

Боже… Эвтаназия… Что может быть ужаснее? Это вот об этом Ярослав вычитал в бумагах?

— Влад приходил в себя? — я умудряюсь как-то задать этот вопрос на бегу.

— Если бы он пришел в себя, черта с два мы смогли бы забрать у него ключи, — насмешливо замечает за моей спиной Карим Давидович, — если быть точнее, он забрал бы их у меня до того, как я и мои люди покинут клинику.

— И тем не менее, конфисковал ты их весьма оперативно, — Ярослав останавливается только в лифте, с ожесточением вдавливая кнопку, будто втайне мечтая этим движением выдавить кому-то глаз, — ты ведь сделал это не просто так. Ты тоже находил его выкрутасы подозрительными, не так ли?

Карим Давидович, к которому мы оба повернулись, выглядит одновременно невесело и удовлетворенно. Постукивает пальцами по ручке джойстика.

— Я не подозревал, что все настолько плохо, — он чуть покачивает головой, — я предполагал, дело просто в том, что он не желает проигрывать эмоциям, признавать собственное увлечение, допускать этот свой служебный роман… Только когда он вместо того, чтобы послать меня к лешему с моими условиями, полностью на них согласился — я понял, что дело уже не только в девушке.

— Волшебно.

Мы выходим из лифта, садимся в машину. Вокруг нас суетятся несколько человек, люди Ветровых и сами они о чем-то говорят, а я — ничего особо из их разговоров не понимающая, продолжаю умирать от страха. Не просто так — а за своего чертового мужа.

Сколько всего, оказывается, я не замечала. Не слышала. Упивалась своими страхами, страданиями и не видела того, что, оказывается, уже давно заметили и брат, и отец моего мужа. И ведь нельзя сказать, что они находились с ним больше или дольше. Я была его ассистенткой. Он же в течение рабочей недели ни с кем чаще меня не виделся. И даже не подозревала. Ни одной мысли не было!

Как я себя в эту секунду ненавижу за мою непрошибаемую глупость — кто бы знал.

Только бы все обошлось… 

В клинике от нас неожиданно откалывается Карим Давидович.

— Идите вдвоем, — настаивает он, не делая ни единого жеста своим подчиненным, чтоб его высадили из машины, — мне он рад не будет. Сегодня — нет. У вас двоих хотя бы есть шанс уболтать этого осла сделать то, что нужно. Меня он слушать не будет. Слишком много упрямства я ему передал.

— Да уж, перебор, — комментирует Ярослав и, не теряя лишнего времени, тащит меня в клинику. И чем ближе мы к ней, тем сильнее у меня подкашиваются ноги.

— О чем он говорил? — спрашиваю на ходу. — Что мы должны сделать?

— Тут все прозрачно, Марго, — с горечью в голосе откликается Ярослав Ветров, — наша задача — уговорить моего осла-братца сделать операцию. А насколько я успел понять, она в его ближайшие планы почему-то не входит.

— Но почему?

— Хороший вопрос, — Ветров-младший на несколько секунд притормаживает на пропускном пункте клиники, а после — быстрым шагом несется по светлому коридору, увлекая меня за собой, — и у меня нет на него ответа. Он знает о своей проблеме уже больше двух месяцев. Не сказал об этом никому из нас.

— Может, он вам не доверяет?

Ветров-младший смотрит на меня так, будто я сморозила лютую глупость.

— Я наблюдала его отношения с отцом…

— Не равняй, — Ярослав коротко дергает подбородком, — отец сейчас чудит. Ему то ли скучно, то ли выход из комы не дается ему просто, то ли таким образом он тестирует Влада на прочность. У нас… В корне иные отношения. Если я кому и доверяю, то только Владу. А он доверяет мне. По крайней мере — раньше он мне доверял.

Я жду подробностей, но Ярослав так резко замолкает, что это ощущается довольно резко. Судя по всему, его привлекает шум и звуки чьего-то очень громкого спора, доносящегося из одной, открытой настежь палаты. Я прислушиваюсь — и самой становится не до отвлеченной болтовни.

Голос Влада сложно перепутать с чьим-то еще. Звучный, раздраженный до предела — ощущается, что еще чуть-чуть — и он взорвется.

— Владислав Каримович, побойтесь бога, — я издалека слышу недовольный голос врача, который все еще надеется достучаться до своего собеседника, — вам с постели лучше лишний раз не вставать, какая выписка?

— Добровольная, — рявкает в ответ мой муж, — вам рассказать, сколько статей вы нарушите, если попытаетесь удержать меня принудительно в стенах этой забегаловки?

— А вам рассказать, сколько последствий будет иметь для вашей жизни опухоль, которую вы не желаете лечить?

— Просто. Идите. На хрен! — рычит Влад с отчетливой яростью, и именно в эту секунду мы наконец притормаживаем у его палаты.

В ней — две медсестры, коренастый, коротко стриженный врач, и Влад, застегивающий пуговицы на рубашке с таким остервенением, что они вот-вот не выдержат силы его пальцев и полетят в разные стороны.

Я вижу незаправленную постель, мигающую рядом медицинскую аппаратуру, аппарат капельницы, иглу которого явно выдернули и с силой отшвырнули в сторону, так, что её тонкая трубка даже слетела с крепления и повисла почти до пола.

Судя по всему, Влад только-только встал с постели и явно собирается свинтить из клиники подальше.

— Кажется, мы вовремя, — произносит Ярослав, останавливаясь в дверях палаты, и оставляя меня чуть-чуть за своим плечом, — доброе утро, старшенький.

Влад дергается в сторону двери резко, напрягаясь, будто затравленный, ожидающий удара зверь.

Господи, какой же он бледный… Сейчас даже я это вижу. И тени под глазами обозначились ужасно резко.

Он хорошо умеет владеть эмоциями, но сейчас… Я вижу, как его напрягает наше присутствие. Насколько плотно он стискивает зубы, переводя взгляд с лица брата на мое.

— Идите, — одно короткое распоряжение Ярослава, и персонал клиники уже закрывает дверь с той стороны. По всей видимости, его здравомыслию лечащий врач Влада доверяет больше, чем своему пациенту. И его сложно не понять.

— Как ты себя чувствуешь, братец? — в голосе Ярослава слышится куда больше беспокойства, чем насмешки.

— Ты можешь идти в том же направлении, куда ушел этот эскулап, Яр, — Влад цедит это сквозь зубы, отворачиваясь от нас, чтобы застегнуть запонки, — оставь мою жену и проваливай к своей.